…Где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды…
А. С. Пушкин
В 1511 году Рафаэль, украшая красочными фресками апартаменты папы Юлия II, создал знаменитую фреску «Парнас», чудесную, полную глубокой мысли картину, в которой показаны гармоническое единство античной культуры и того, что нес с собой Ренессанс. Все полно жизни и красоты. Посередине, на возвышении фигура Аполлона в окружении девяти муз. В пышной толпе небожителей великие поэты античности и поэты новых времен. Рядом с Гомером Вергилий и Данте, древнегреческая поэтесса Сафо и рядом с ней Овидий и Гораций. Здесь же и новейшие мастера — итальянцы Петрарка, Боккаччо и Ариосто. Прозрачный воздух, нежные краски весны — прекрасное царство поэзии.
Пользуясь своим географическим положением, связанная с мировыми торговыми путями, Италия богатела и расцветала. Щедро вкладывались капиталы в строительство дворцов, храмов, щедро оплачивались творения художников, и когда правители народов, живущих севернее ее, узнавали о ее богатствах и роскоши, то возгорались желанием что-то урвать для себя. Французские короли Карл VIII, Людовик XII, Франциск I, Генрих II обрушивали на итальянцев свои полчища. Несказанная красота дворцов и храмов, их интерьеров ослепляла пришельцев.
Карл VIII писал из Италии герцогу Бурбонскому: «Трудно вам вообразить, до чего прекрасные сады я видел здесь, ибо, честью клянусь, о коих надеюсь я вам рассказать при встрече, что ежели бы еще поселить в них Адама с Евой, то это и был бы рай земной. Сыскал я в этой стране отменных художников, и вы пошлите к ним, пусть изготовят они для вас наилучшие, какие только возможно, картины, ибо те, что находятся в Бо, Лионе и прочих городах Франции, даже сравниваться не могут красотой и великолепием своим со здешними. А я привезу вышеупомянутых художников с собою, дабы они написали мне подобные же для Амбуаза».
Италия стала родиной Ренессанса, ее к этому подвигала сама история, давние традиции, связывавшие ее с Древним Римом и его культурой. Рафаэль, создавая фреску «Парнас» и поставив рядом с античными поэтами своих соотечественников — Данте, Петрарку, Боккаччо, Ариосто, именно на эти традиции и указывал.
Петрарка! Боккаччо! Поговорим о них. Они открывали Ренессанс. Они вывели его на мировую арену.
Франческо Петрарка
Блаженный Августин: Что творишь ты, жалкий человек? Что вожделеешь ты? Чего ждешь ты? Помнишь ли ты о смерти?
Петрарка: Помню и содрогаюсь.
Так начинается философский диалог итальянского поэта с Блаженным Августином. XIV век в Италии. Начало Ренессанса. Образованные люди все с большим интересом обращают свои духовные взоры к далекому прошлому, к античности, с удивлением открывая для себя совсем иной мир, иной, не похожий на тот, в котором жили они, но необыкновенно притягательный. Вначале они берут из античности мотивы, близкие по духу средневековому мировоззрению, и Петрарка обращается к «отцу церкви», к одному из первых христианских епископов — Блаженному Августину, его призывает к себе в наставники.
Августин, живший на рубеже IV—V веков, оставил два произведения: одно — полное страстей и заблуждений молодости, какие испытал он сам («Исповедь»), второе — суровое обличение язычества и страстная проповедь христианства («Град Божий»). Петрарка нашел в нем свое второе «Я», так много было схожего в их духовном облике.
Диалог Петрарки, названный им «Моя тайна», раскрывает перед нами тот кризис средневекового мировоззрения, который наметился в Италии в XIV столетии и привел к Ренессансу.
Вопрос Августина: «Помнишь ли ты о смерти?» — был на устах всех проповедников в Средние века. Идея ничтожества человека, краткости его жизни, смертности, многократно повторяемая фраза «Memento mori!» внушали мысли о суетности всех земных радостей, вожделений. В книге Петрарки Августин поучает своего слушателя: «Чтобы презреть все обольщения этой жизни, чтобы уберечь свою душу среди бешеных бурь мира, нет ничего более действенного, как память о собственном ничтожестве и постоянное размышление о смерти».
Но Петрарка влюблен. Книга написана через шестнадцать лет после роковой встречи с Лаурой (6 апреля 1327 г.); ему тридцать девять лет, но огонь любви по-прежнему сжигает его, и любит он земную женщину и любит по-земному. Мысль же о смерти внушает только ужас, а жизнь полна радостей и красоты, и ее (красоту) создал Бог.
Говорили, что Петрарка — сухой рационалист, что Лаура — лицо вымышленное, что ее никогда не было, что она лишь предмет для поэтических упражнений, трудно с этим согласиться. Петрарка признается: «Тот огонь, который меня сжигает, заставляет меня сожалеть, что я не родился бесчувственным. Я предпочел бы быть неподвижным камнем, только бы не мучили меня вожделения тела».
Между собеседниками заходит разговор о сущности любви. Что любил Петрарка в Лауре? Поэт говорит, что чем старше становилась Лаура и краски бледнели под влиянием времени, тем больше он любил ее душу. Недоверчивый Августин отвечает: «Ты смеешься надо мной, если бы ее душа жила в некрасивом, уродливом теле, понравилась бы она тебе?»
Ренессанс заявляет о себе: красота мира, человека, радости реальной жизни, наслаждение должны быть узаконены, реабилитированы, «восстановлены в своих правах», вспомним словечко «постлиминиумом», которым гуманисты окрестили свои дни. Конечно, Петрарка заявляет об этом еще робко, я бы сказал, застенчиво, дабы не шокировать чувств своих современников. А современники его обожали. Он был учен, блестяще знал классическую латынь, писал на этом классическом языке древности. Его поэма «Африка», написанная на языке Вергилия и Цицерона, принесла ему славу. Он был торжественно возведен в ранг поэта на Капитолии и увенчан лавровым венком по обычаю древности. В этом сказалась и патриотическая гордость римлян в дни Петрарки. Авторитет личности Петрарки, его увлечения античностью способствовали распространению интереса к римским древностям в итальянском народе. Стали заниматься раскопками, извлечением из-под земли обломков античных скульптур, разысканием и собиранием античных рукописей.
А. С. Пушкин писал, что Петрарку отличали «твердость и неутомимость духа, стремление к просвещению» и «уважение, которое умел приобрести от своих соотечественников». Пушкин замечает при этом, что вопреки себе Петрарка «более известен как народный стихотворец».
Как ни ценил Петрарка язык Вергилия и Цицерона, а свою книгу «Канцоньере» написал на живом, родном итальянском языке.
* * *
Суровый Дант не презирал сонета,
Им жар любви Петрарка изливал.
А. С. Пушкин
Представим себе церковь Санта Клара. Весна. В окна льется солнечный свет. Блеск золотых лепнин, иконы, скульптуры святых, свечи, благочестивая толпа. Двадцатитрехлетний юноша смотрит на двадцатилетнюю Лауру, пораженный ее красотой. Она уже замужем и, конечно, не заметила влюбленных взглядов юноши, а это — поэт, который прославит имя ее в веках. Так родилась любовь Петрарки.
Трудно сказать, что в «Канцоньере» (сборнике сонетов и кансон) больше — оригинального поэтического замысла или подражания Данте с его обожествленной Беатриче. Думается, без влияния и подражания здесь не обошлось, но стихи так хороши, так искренни, что о первоисточнике забываешь.
Любовь неразделенная, любовь-страдание. Что любит в незнакомке поэт, а она все-таки так и остается прекрасной незнакомкой? — Конечно, добродетель, изысканную сдержанность, обаятельную скромность, но ведь прежде всего ее красоту: как тонки и изящны ее руки, как прекрасны и нежны ее глаза, а лицо, оживленное румянцем, а слезы! О эти слезы милых глаз, они драгоценнее всех алмазов! А ее улыбка! Сама весна расцветает в них. Смотрите, как она ходит, сколько грации в ее поклоне.
То было в день, когда свет солнца гас,
Мучениям Христовым сострадая, —
Тогда меня беспечность молодая
Повергла, донна, в сети ваших глаз.
Не думал я, что можно в этот час
Ждать зов любви: я шел, не соблюдая Д
озорных мер: мгновенье — и лихая
Моя беда с мирской бедой слилась.
Меня любовь застигла безоружным:
Вел к сердцу от очей открытый путь,
Дорога слез, тропа сердечных мук.
Ни о какой взаимности не может быть и речи, да и сам Петрарка не допустил бы этого, она — жена другого, и брак их священен. Но от сознания этого муки любви не становятся меньше. Сердце распалено страстью. Лаура, Лаура, зачем встретил я тебя?
Заворожен неистовой мечтою
Всегда повсюду следовать за тою,
Кто сеть любви рвет легкою стопою,
Опережая шаг неспешный мой.
Тем менее я властвую собою,
Чем больше рвусь к забвенью и покою:
Напрасно шпорю, дергаю уздою,—
Мой пыл упрям влюбленной слепотою;
И не могу его перебороть я,—
Он дерзко рвет из рук моих поводья
И к смерти напрямик меня несет;
Он мчится к Лавру, там листва скрывает
Язвительный для уст, горчайший плод,
Он раны больше жжет, чем исцеляет.
Поэт играет со словом «лавр», лавр и Лаура от одного корня. Сонеты Петрарки облетели мир. Жанр сонета завоевал симпатии поэтов. Появились подражатели, холодные версификаторы, так называемые петраркисты. Они забыты.
Но страдалец любви? Чем завершились его муки любви? В конце концов он пришел к выводу, что в этих муках есть счастье:
Благословен и год, и день, и час,
И та пора, и время, и мгновенье,
И тот прекрасный край, и то селенье,
Где был я взят в полон двух милых глаз:
Благословенно первое волненье,
Когда любви меня настигнул глас,
И та стрела, что в сердце мне впилась,
И этой раны жгучее томленье.
Благословен упорный голос мой,
Без устали зовущий имя донны,
И вздохи, и печали, и желанья,
Благословенны все мои писанья
Во славу ей, и мысль, что непреклонно
Мне говорит о ней — о ней одной[ref]Использованы переводы А. Эфроса.[/ref].
Петрарка — натура созерцательная. Он любил уединенье, покой, природу, часто удалялся в свой родной Воклюз, читал, бродил по окрестностям. Духовное звание давало ему достаточный достаток. Не бедствуя, в славе и почете он умер в возрасте семидесяти лет.
Джованни Боккачо (1313—1375)
Найдутся, вне всякого сомнения, и такие, которые скажут, что в моих повестях слишком много шуток и прибауток и что человеку с весом, человеку степенному это не пристало.
Боккаччо
Пушкин назвал Боккаччо «творцом шутливых повестей». Итальянский автор вошел в мировую литературу как автор ста новелл, которые он объединил названием «Декамерон». Книга удивительная. Странно ее видеть рядом с «Канцоньере» Петрарки, автора строгого, серьезного, далекого от шутки, а тем более от непристойности, которые с веселым смехом позволял себе Боккаччо. Но они были друзьями. Впрочем, поэтические произведения Боккаччо («Фьезоланские нимфы», «Фьямета» — роман о любви) вполне могут вписаться в эстетическую систему певца Лауры.
Но мир принял и удержал в своей памяти только полный шуток и непристойностей (довольно в сущности безобидных) «Декамерон».
Боккаччо открыл дорогу для многих последующих авторов как в Италии, так и за ее рубежами. Известна книга сестры французского короля Франциска I Маргариты Наваррской «Гептамерон».
В новеллах, рассказанных Боккаччо, мы увидим шумную итальянскую улицу, пеструю толпу разных состояний и сословий. Здесь и влюбляются и домогаются любви, торгуют и обманывают, потешаются над скрягами и ловко вымогают у них деньги. Современники писателя предстают перед нами живо, колоритно, во всей простоте, а подчас и скудости их быта. Иногда автор уводит нас в сферу идеальной любви, возвышенных и благородных чувств. Писатель насмешлив. Особенно достается от него лицам духовного звания, и не за то, что они грешат (это дело естественное, и человек в сутане не избавлен от вожделений и чувств, свойственных всем людям), а за то, что лицемерят, ханжат, строят из себя святых. «И то сказать: монахи — люди хорошие… и если бы только от них не попахивало козлом, то их общество ничего, кроме удовольствия, не доставляло бы», — иронизирует Боккаччо.
Почему писатель использовал в большинстве рассказов и грубоватую откровенность и обнаженную «телесность»?
Во-первых, потому, что так мыслил, говорил, балагурил и незамысловато шутил простолюдин, а к нему в первую очередь обращался автор; во-вторых, в дни Боккаччо итальянское средневековое общество не чуралось уличных выражений, даже в высших сословиях. Правда, уже расцвел на юге Франции прелестный цветок рыцарской галантности, семена которого ветром альбигойских войн были занесены и ко двору короля Сицилии, и в Болонский университет, и на берега Арно, и в придворные нравы Альбиона.
Пушкин после выхода в свет поэмы «Граф Нулин» вынужден был отстаивать право поэта на вольную шутку, на шутливый эротический сюжет. И он сослался на авторитеты, на «вольные сказки Боккаччо».
* * *
Данте, Петрарка, Боккаччо наполняют своим творчеством XIV век в Италии, что касается XV века, то он «отдыхает». Ни одного значительного имени, ни одной «звезды» на его поэтическом небосклоне не появится, и лишь позднее засверкают таланты Ариосто с его «Неистовым Роландом» и Торквато Тассо с его поэмой «Освобожденный Иерусалим», но за пределы родины они не выйдут. Поэтам вообще трудно пробиться на мировую арену: то, что на родном языке выглядит прелестью необыкновенной, на чужом, в переводе часто посредственного человека теряет все свои краски, а иногда становится просто нелепостью. Известен анекдот по поводу перевода поэмы Тассо на русский язык. В оригинале речь идет о том, что один из героев поэмы граф Готфрид Бульонский в гневе отправился в храм. Переводчик это передал по-русски так: «Бульон вскипел, потек во храм». Редко-редко иностранному автору удается обрести достойного переводчика, подобного В. А. Жуковскому или Самуилу Маршаку, открывшему русскому читателю поэзию Роберта Бернса. Острословы шутят: «Перевод подобен женщине, если она хороша, то неверна, а если верна, то нехороша».
Ничем не подивит мир итальянская поэзия и в XVII столетии. Разве что уроженец Неаполя Марино, авантюрист, искатель приключений, привлечет недолгое любопытство европейского читателя к своей огромной поэме «Адонис», в которой античный сюжет о богине, влюбленной в прекрасного юношу, изложит в изящном обрамлении стихотворных кончетти, изящных поэтических парадоксов.