Древнееврейская литература

Истоки христианства

Когда я чаял добра, пришло зло;
Когда ожидал света, пришла тьма.
Библия. Ветхий Завет. Книга Иова.— Гл. 30, 26

Такие скорбные откровения найдем мы в древнейшей книге, имя которой Ветхий Завет. В жизни какого человека, а иногда и народа не случалось такого? Вечная общечеловеческая беда, не раз поражавшая нас в дни самых пылких мечтаний и надежд. Потому так жив и непреходящ интерес к этим старинным легендам, молитвам и притчам, полным подчас глубокого философского смысла, зародившимся где-то у берегов Мертвого моря три тысячи лет тому назад. Кто они, эти люди, сложившие легенды и притчи, песни и молитвы?

Первые следы древнееврейских племен обнаруживаются в XV столетии до н. э. Первоначально — это воинственные орды кочевников. В XII столетии они оседают в Палестине, подчинив себе жившее там племя хананеев.

Два племени евреев[ref]От древнееврейского «ибрим», что значит, как полагают, «пришедшие из-за реки» (Евфрата?). Видимо, первоначальная родина их была Месопотамия.[/ref] — израильтяне и иудеи то объединяются, создавая единое израильско-иудейское царство, то снова распадаются. В 722 году до н. э. израильтян покоряют ассирийцы, изгоняют из страны (след их в истории теряется), а в 586 году до н. э. Навуходоносор (вавилонский царь) покорил иудеев, разрушив их столицу Иерусалим. Навуходоносор увел иудеев в Вавилон в качестве пленников. Через 50 лет персидский царь Кир, завоевав нововавилонское царство, отпустил их на свободу. Евреи вернулись в родные места и снова отстроили свой город.

Так шли века. Сначала персы, потом греки держат иудеев в подчинении, а с 63 года до н. э.— римляне. В 70 году н. э. евреи попытались вернуть себе независимость, но неудачно. Иудейская война закончилась катастрофой. Римский император Тит разрушил до основания Иерусалим с его знаменитым храмом, а евреи рассеялись по миру (диаспора — рассеяние).

Эти трагические события великолепным пером описал Иосиф Флавий (И. бен Метафие, 37—95) в книге «История Иудейской войны». Участвовав в этой войне в качестве одного из военачальников, он оставил бесценный для историков документ эпохи.

Добавлю, что книга была переведена с греческого на русский язык еще в XI столетии.

Ветхий Завет

В еврейской хижине лампада
В одном углу бледна горит,
Перед лампадою старик
Читает Библию. Седые
На книгу падают власы.
А. С. Пушкин

Древнееврейские племена создали Библию — произведение, сыгравшее в истории европейских народов огромную роль[ref]Библия сохранила до наших дней значение религиозно-ритуального документа в иудейской религии (Ветхий Завет) и в христианстве (Ветхий Завет, Новый Завет).
Подробное рассмотрение ее не входит в нашу задачу. Мы остановимся лишь на тех частях Ветхого Завета, которые являются, по сути своей, произведениями художественны¬ми и относятся, следовательно, к избранному нами предмету — литературе.[/ref]. В ней собраны памятники культуры древних евреев, отразившие их философскую, научную и художественную мысль. Книги создавались в разное время, разными авторами, в период примерно с XII по II век до н. э.

Древние евреи рано, сравнительно с другими народами, пришли к монотеизму (единобожию).

Главная идея Ветхого Завета — идея покорности Всевышнему. Человек ощущает себя еще очень малым и ничтожным перед великими и таинственными силами природы, с которой отождествляет Бога. Он ждет от природы и благ и несчастий, поэтому стремится умилостивить, поистине подкупить, задобрить Бога — хвалой, гимнами, молитвами, жертвоприношениями.

Хвала человека Богу достигает подчас великой поэтической силы. Хвала Богу — хвала, по сути дела, природе:

Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих;
Все воды Твои и волны Твои прошли надо мною.

Самое страшное для человека — нарушить установленный порядок в природе, «установленный Богом», даже если этот порядок и не столь идеален, как хотелось бы человеку. «Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым?»

Яркие драматические эпизоды в лицах и картинках запечатлены на страницах древних текстов. Вот гибель Саула, «он пал на свое копье, чтобы не пережить поражения в бою, он истекает кровью, но еще живет и видит, как приближаются к нему враги. Тогда, обратившись к отроку, говорит ему: «Подойди ко мне и убей». И убил его отрок и пришел к Давиду и все рассказал ему».

Эмоции в те дни выражались сильно: «…схватил Давид одежды свои и разодрал их, также и все люди, бывшие с ним, разодрали одежды и рыдали и плакали».

Св. Иероним переводит Священное писание (Библию). Картина неизвестного художника.

Св. Иероним переводит Священное писание (Библию). Картина неизвестного художника.

«Как не побоялся ты поднять руку, чтобы убить помазанника Господня?» — сказал он отроку, убившему Саула, и приказал убить его. «Кровь твоя на голове твоей, ибо уста твои свидетельствовали на тебя».

Легенды сохранили много прекрасных примеров героизма, стойкости человека, его самопожертвования за род, племя, народ, за ближнего своего. В Библии это — Самсон, один боровшийся с филистимлянами, могучий и благородный герой.

Своеобразным особняком в Библии стоит «Книга Экклезиаста». Это сочинение древнего мыслителя и философа. Правда, как нам кажется, в тонко очерченную основную логическую вязь произведения вкраплены кое-где фразы, авторство которых принадлежит какому-то другому лицу, явно не постигающему идей книги и вставлявшему церковно-канонические пассажи в самые неподходящие места.

Основная часть Экклезиаста сводилась к следующему: в мире — вечный круговорот. Нет и не может быть ничего нового. Человек не может ничего постичь, ничего понять во всей глубине, ничего изменить в мире. Поэтому все его попытки чем-то отличиться — богатством, мудростью, славой, трудом — суета сует и томление духа.

Все — и человека, и его деяния — поглотит смерть, разрушение и забвение. К тому же, человек одинок. Все нелепо. Смерть, в конце концов, лучше рождения. Вывод: нужно, не мудрствуя лукаво, наслаждаться тем, что дано,— кратким мигом жизни.

«Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах». Экклезиаст позволяет себе даже сомнение в превосходстве человека перед животным. «Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?»

«Участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимуществ перед скотом, потому что все — суета». Экклезиаст приходит к нравственным выводам: раз ничем не вознаграждается добро и ничем не карается зло, то стремиться к добру в сущности так же суетно, как и к богатству, славе, знанию. Перед ликом смерти все едино. «Всему и всем — одно: одна участь праведнику и
нечестивому, что делается под солнцем, что одна участь всем…»

И вот конечный вывод Экклезиаста, этого древнего скептика: «Итак, иди, ешь с веселием хлеб свой и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и
да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои: потому что это — доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем. Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости».

Тщательная обработка текста, бесспорно, входила в эстетические задачи авторов Библии. Это были поэты древности, искавшие верного слова и любившие слово. Некто, включавший сочинение Экклезиаста в собрание книг (Библию) и, видимо, редактировавший ее, приписал от себя в конце книги: «Старался Экклезиаст приискать изящные изречения, и слова истины написаны им верно. Слова мудрых — как иглы и как вбитые гвозди» (гл. 12).

* * *

Великолепна по силе выражения и драматизму «Книга Иова». Гете в «Фаусте» воспользовался многими ее мотивами. Это, пожалуй, одна из лучших и наиболее отточенных книг Ветхого Завета.

В беседе с Эккерманом, своим секретарем, он обмолвился 18 января 1825 года: «Пролог моего «Фауста» имеет много общего с экспозицией Иова». Внимание Гете к Библии было привлечено еще в юности и, пожалуй, не без влияния его старшего друга Гердера.

Немецкий философ XVIII века И. Г. Гердер впервые, о чем уже было упомянуто, взглянул на Ветхий завет Библии как на литературное, художественное произведение. Он первый увидел в Библии собрание народных сказаний и песен («О душе гебраистской поэзии»). Нет сомнений в том, что многие элементы Библии первоначально бытовали в дописьменные времена в устной традиции и лишь позднее были записаны и обрели «литературную жизнь», подвергшись религиозно-культовой переработке. Мы найдем в первоисточниках и пословицы, и басни, и сатирические песни, и притчи, и загадки, и хвалебные гимны, и военные маршевые песни, и погребальные плачи. В Библию вошли и литературные прозаические повести — «Юдифь», «Руфь», «Эсфирь», и философские раздумья в виде своеобразного жанра особо ритмизированной поэтической речи, и чудесные, далекие от религии, лирические песнопения («Песнь песней»).

По жанру «Книга Иова» близка драме. В ней несколько действующих лиц. Среди них Бог и Сатана, Иов и его друзья. С необыкновенной страстностью и огромной силой аргументации ведется спор. Спор на тему добра и зла, на тему космической справедливости. Исходный пункт спора: за что нужно угождать Богу, славить Бога и покоряться Богу? Бог полагает, что покорность человека, служение Богу должно быть бескорыстным, так сказать, по чистой любви.

Сатана смотрит на вещи иначе, он усматривает в покорности человека Богу определенный расчет: «Разве даром богобоязнен Иов? — спрашивает он у Бога.— Не Ты ли кругом оградил его и дом его, и все, что у него? Но простри руку Твою и коснись всего, что у него,— благословит ли он Тебя?»

Недовольный Бог позволяет Сатане провести испытание и наслать всякие беды на Иова. Тот довел несчастного человека до самых мучительных физических и нравственных страданий, отнял у него детей его, имущество, заразил его страшной болезнью.

Лишенный имущества, детей, изуродованный болезнью, Иов страшен всем, кто знал и уважал его прежде. Все бегут от него. И незлобивый Иов, всегда славивший Бога, всегда ему покорный,— возроптал. «Я ко Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Богом» (гл. 13).

Перед нами бунт человека. Человек осмелился заявить Богу протест, отказаться от смирения. И это в священной книге, канонической книге двух Церквей — иудейской и христианской. В философском плане это бунт человека против законов и установлений природы и общества.

Иов громит вселенское зло. Он обвиняет Бога. И, надо сказать, обвинения эти очень убедительны: «у сирот уводят осла», «бедных сталкивают с дороги», «нагие ночуют без покрова и без одеяния на стуже», «в городе люди стонут, и душа убиваемых вопиет, и Бог не воспрещает того». Десятками страстных стихов Иов корит Бога, пока Тот, разгневанный, не «возгремел ему из бури»: «Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя?»

Как же, однако, защищается Бог? Какие доводы приводит он, чтобы опровергнуть, отвести от себя обвинения Иова? «Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он?» Как видим, аргумент не сильный. У ветхозаветных авторов не нашлось красок для защиты своего Бога. Бог красноречиво (надо отдать должное авторам книги) говорит о мире, сотворенном Им, о своем могуществе, постоянно спрашивая Иова, мог ли бы он, Иов, совершить подобное. Но почему Он, Бог, допустил вселенское зло, читатель «Книги Иова» так и не узнает. У Бога не нашлось ответа на этот вопрос. В конце своей речи Он высокомерно спрашивает у Иова: «будет ли состязующийся со Вседержителем еще учить? Обличающий Бога пусть отвечает Ему». Иов поник головой: «Что я буду отвечать тебе? Руку мою полагаю на уста мои». А удовлетворенный Бог возвратил Иову все отнятое у него и даже удвоил его богатства, и умер Иов в глубокой старости, «насыщенный днями».

Схема «Книги об Иове» сохранена в «Прологе на небесах» Гете («Фауст»).

* * *

Вечной поэзией любви овеяна прелестная «Книга песни песней» Соломона. Многих прекрасных мастеров слова вдохновила она. Читатель знает восхитительную «Суламифь» А. Куприна, поэтическую повесть Шолом-Алейхема «Песнь песней», чудесные вариации на ту же тему у Генриха Манна в «Юности короля Генриха IV».

«Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоуханье одежды твоей подобно благоуханию Ливана».

Речь библейских авторов чрезвычайно образна и живописна. Метафоры, сравнения относят нас к палестинским пустыням, где много палящего солнца и мало влаги, где богатства исчисляются количеством скота, где жилищем служит шатер и самое великое благо — прохлада затененных садов и живительная влага источников.

«Черна я, но красива, как шатры Кидарские».

«Не смотри на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня».

«Ложе у нас — зелень, кровля домов наших — кедры… наши кипарисы».

«Что яблони между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами».

Пушкин написал на темы «Песни песней» два стихотворения: «Вертоград моей сестры» и «В крови горит огонь желанья». Чувственный Восток, горячее дыхание пустыни, ароматы влажных садов и страстное биение влюбленных сердец:

В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной
И да почию безмятежный,
Пока дохнет веселый день
И двигнется ночная тень.

Царь или пастух (Песнь песней Соломонова)

Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.
Библия. Ветхий Завет. Песнь песней

Кто он, этот человек, создавший чудесную лирическую поэму о любви? Кто они, герои этой чудесной поэмы? Молва приписала ее царю Соломону. Легенда дала и имя героям поэмы: он — это юный Соломон, она — прекрасная Суламифь. Слово «соломон» в переводе с еврейского значит «мирный», «благодатный». Такое имя дано сыну воинственного Давида, того сильного и пышущего здоровьем и отвагой юноши, которого изобразил в мраморе великий Микеланджело, дано, видимо, по контрасту, ибо Соломон был миролюбив в отличие от своего отца.

Творцы Библии славят его: «Подобного тебе не было прежде и после тебя не восстанет». Ему приписывают три тысячи притч и тысячу песен. Он мудр, он познал «все сокровенное и явное». К нему приходила за советом сама царица Савская, та, что носила длинное платье, чтобы скрыть от взоров окружающих свои большие, волосатые ноги. Соломон, как известно, разгадал хитрость царицы, заставив ее вступить на зеркальный пол. Испуганная, полагая, что перед ней вода, она невольно подняла края платья, и все увидели несчастье ее жизни — ее некрасивые ноги. Соломон, конечно, поступил не по-джентльменски, но, как всегда, обнаружил изобретательность и ум.

В Ватикане сохранилась полная экспрессии фреска Рафаэля, изображающая суд Соломона. Он здесь стар, во всей фигуре — телесная немощь, но и мудрое спокойствие жизненного опыта. Перед ним, спиной к зрителю, полный жизненных сил и энергии, в резком движении молодой человек, как напоминание, как образ былого Соломона. Когда-то он был молод и красив, ибо мать его — красавица Вирсавия.

Он прожил большую и сложную жизнь. Так гласит о нем легенда, так рассказывают о нем творцы Библии. Случалось ему впадать в гордыню, свойственную людям, и за это подвергаться опале от Господа Бога и сражаться с демонами. Был он искателем истины, прошел много искусов и испытаний, пока не пришел к выводу, что в «глубокой мудрости есть много печали», что тот, «кто умножает знания, умножает скорбь», «что все — суета сует и всяческая суета» и пр. и пр. Тогда он создал мрачную поэму скептицизма («Экклезиаст»), которую древние богословы тоже включили в собрание священных книг, названное ими Библией.

Древнейшую часть Библии (Ветхий Завет) почитают и иудеи и христиане, как ниспосланную от Бога, как Священное писание, в каждом слове которого таинственный магический смысл. Все, конечно, гораздо проще. В Ветхий Завет вошли поэтические сказания пастушеских племен, населявших когда-то Ближний Восток. Они слагались на протяжении многих столетий первого тысячелетия до нашей эры. Жрецы приспособили их к религии. Так возникла и знаменитая «Песнь песней». В ней нет и намека на религиозные чувства, всем своим духом она противоречит аскетическим идеалам христианства, но она так хороша, так была любима народом, что была включена в собрание религиозных текстов едва ли не ради привлечения человеческих сердец к самой религии. Ее приписали Соломону, как приписывали многое другое этому правителю Израильско-Иудейского царства, правившему, как полагают историки, в 965—928 годах до н. э.

Открывая поэму или, вернее, собрание лирических песен, мы попадаем в мир далекой древности. Ближний Восток, Жаркое лето, жгучее солнце, виноградники, сады, пастушьи шатры, ароматы южных ночей. Два юных существа. Он — пастух. Иногда его называют царем, но это от восторга перед ним. Она — девушка из селения. Они любят друг друга, ищут тайных встреч, но родители девушки, ее братья…— столько препятствий!

Девушку зовут Суламифь. Она прекрасна. Юная, опаленная солнечными лучами, впитавшая в себя, как плодородное семя, лучистую энергию солнца,— смуглая и сильная.

Я черна, но собою прекрасна.

Черна! Это солнце виновато, оно ее «подглядело», как ни пряталась она от него. Девушка из селения! Она, конечно, бедна, но молода и любит.

Виноградники стеречь мне велели,—
Свой же виноградник не устерегла я.

Смуглая красавица не могла противиться любви, и «братья прогневились».

Он — «подобен газели или юному оленю». «Он бел и румян, отличен из тысячи: лицо его чистое золото, кудри его — пальмовые гроздья, черные, как ворон». Таков возлюбленный. Это, конечно, простой деревенский парень, ведь «ходит он по тропам овечьим», «у шатров овечьих», «пасет козлят». Вот он у окошка, заглядывает за решетку, а за решеткой — она (родители опасливы, берегут «виноградник» дочери), зовет девушку, и речь его подобна песне:

Встань, моя милая,
Моя прекрасная, выйди.
…зима миновала,
Ливни кончились, удалились.
Расцветает земля цветами,
Время пения птиц наступило,
Голос горлицы в краю нашем слышен,
Наливает смоковница смоквы,
Виноградная лоза благоухает —
Встань, моя милая,
Моя прекрасная, выйди!

Древний поэт мыслит образами. Сравнивая своих молодых влюбленных то с горлинкой, то с оленем, он увлекается, и сравнение перерастает в живую сценку. Очи у юного возлюбленного — «как голуби на водных потоках, купаются в молоке, сидят у разлива». Губы его — «красные лилии, капающие миррой текучей», «он прекрасен, как кедры… и весь он отрада». И это говорит о нем она, что «виноградника своего не устерегла», его прелестная возлюбленная.

Сравнения полны любви и восторга и, конечно, идут от быта, от окружающей действительности, от дел и трудов пастушьего народа: ее волосы «как козье стадо, что сбегает с гор гилеадских», зубы «как постриженные овцы, возвращающиеся с купанья», щеки «как разлом граната». Суламифь сравнивается с «кобылицей фараона», у нее и подвески золотые и серебряные бусы. Здесь все благоухания Востока, все растения, источающие ароматы,— хна и шафран, мирра и алоэ. И любовь здесь чувственная, жаркая, как сама страна, в которой живут эти молодые люди. Они откровенны в своих желаниях, в своих ласках, ибо все это — от священных таинств любви.

Сколь хороши твои ласки, сестра моя, невеста, сколь лучше вина,
Аромат твоих умащений лучше бальзама,
Сладкий сок текучий твои губы, невеста,
Мед и млеко
под твоим языком,
Аромат одеяний,
как ароматы Ливана.

Все эти чудные песни сложил, конечно, не царь Соломон, а простой народ, и они переходили от поколения к поколению, может быть, исполнялись во время свадьбы, как славицы жениху и невесте. Жених здесь и юный пастух, и воин-царь, «шестьдесят мужей вокруг него», и все они «препоясаны мечами и обучены битве, на бедре у каждого меч».

Гете видел в «Песни песней» «самое неподражаемо нежное, что дошло до нас от запечатлений любви, страстной и прелестной». Он живо представил себе ту обстановку, в которой совершались события двух любящих сердец: «Повсюду веют кроткие ветерки приятнейшей из частей Ханаана; интимность сельских отношений, сады, виноградники, пряности, какая-то тень городских ограничений, а на заднем плане всего — роскошный, великолепный царский двор. И главное — пылкая склонность молодых сердец, они ищут друг друга и находят, и отталкивают, и манят друг друга, в обстоятельствах жизни, отмеченных величайшей простотой». Гете восхищала сама форма поэмы (не знаю, к какому жанру причислить это своеобразное поэтическое произведение древности) — «прелестный беспорядок», «загадочная неразрешимость», что «придает этим немногим листкам их своеобразную привлекательность».

«Песнь песней» вошла в фонд мировой поэзии. Все поколения читали ее и пленялись прелестью ее образов, ее чувств, связанных с самой прекрасной порой человеческой жизни — молодостью.

А писатели? Они не могли не испытать неотразимого влияния «Песни песней», сливая с ней образы и чувства уже иных времен — своих дней.

Ветхозаветные образы в мировой литературе (Куприн. Суламифь)

В 1908 году в альманахе «Земля» был напечатан рассказ Куприна «Суламифь». Слово «рассказ» как-то не вяжется с содержанием сочинения. Это скорее лирическая повесть, чудный сон, сплетенный из литературных и исторических реминисценций. Критики недоумевали: зачем известный писатель, прекрасно рисовавший современность, обратился к глубокой и легендарной древности? «Большая дерзость со стороны художника взять «Песнь песней» и рассказать ее своими словами»,— писали они.

Все, конечно, признавали обаяние древнего сюжета («очарователен библейский гимн любви»), но удался ли он Куприну? Где «простота и безыскусственность»? «Всюду видна рука искусника». Был недоволен даже Горький: «Незачем ему было трогать «Песнь песней» — это и без него хорошо».

Можно было понять Горького. Время тогда было сложное. Россия только что пережила одну революцию и жила в ожидании второй. «Буря, скоро грянет буря!» — пророчествовал писатель в знаменитой «Песне о Буревестнике». Требовалась современная тема, поэзия злободневная, боевая, критическая. Библейский сюжет был явно не ко времени. Назревали великие события. Но люди не только сражаются, они и любят. У каждого есть и своя интимная жизнь. Потому существуют и боевые марши, и нежные лирические мелодии. К последним принадлежит прелестная песня-сказка «Суламифь» Куприна. И она живет, волнует, пленяет сердца нравственной чистотой прекрасного.

Мы в наши дни меньше придаем значения внешнему облику человека, ценя больше в нем силу характера, интеллект, нравственную стойкость. Древние на первое место ставили физическую красоту. Точнее, физическое совершенство, в их представлении, должно быть обязательно связано с прекрасными моральными качествами. Прославление физической красоты героев мы найдем у всех древних поэтов.

Куприн хорошо это понимал, воссоздавая средствами новейшего повествовательного искусства древнюю сказку любви. Краски его ярче, в картинах больше феерического, быть может, несколько театрального, декоративного блеска. Фантазия древнего поэта так далеко не шла: жизнь была беднее. Но писатель нашел нужные современные слова и краски, чтобы представить своему современнику поэзию древности.

Куприн оставил библейскую Суламифь в ее социальной среде. Она, как и в «Песни песней», простая пастушка. Писатель некоторыми деталями подчеркнул бедность ее наряда, о чем умолчали древние авторы: «Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы, в которые она воткнула два цветка алого мака, упругими бесчисленными кудрями покрывают ее плечи, и разбегаются по спине, и пламенеют, пронзенные лучами солнца, как золотой пурпур. Самодельное ожерелье из каких-то красных сухих ягод трогательно и невинно в два ряда окружает ее темную, тонкую, высокую шею».

Соломон, наоборот, предстает в полном блеске своего царского величия, чего нет в библейской поэме.

«Глаза у царя были темны, как самый темный агат, как небо в безлунную летнюю ночь, а ресницы, разверзшиеся стрелами вверх и вниз, походили на черные тучи вокруг черных звезд. И не было человека во вселенной, который смог бы выдержать взгляд Соломона, не потупив своих глаз. И молнии гнева в очах повергали людей на землю».

«Но бывали минуты сердечного веселья… тогда тихо опускались до половины его длинные ресницы, бросая синие тени на светлое лицо, и в глазах царя загорались, точно искры в черных брильянтах, теплые огни ласкового, нежного смеха; и те, кто видел эту улыбку, готовы были отдать тело и душу — так она была неописуема прекрасна».

Критики упрекали Куприна за то, что не всегда точно он воссоздавал историческую картину. Но разве это заботило писателя? Он увидел в древних лирических песнях гимн молодости, жизни и любви, гимн красоте человека. Он увидел и всей силой своего сердца ощутил то любование природой, которое испытывали и отразили в «Песни песней» древние авторы. И он тоже воспел ее. Природа так же прекрасна, как и ее сын — человек:

«Утренний ветер дует с востока и разносит аромат цветущего винограда — тонкий аромат резеды и вареного вина. Темные кипарисы важно раскачивают тонкими верхушками и льют свое дыхание. Торопливо переговариваются серебряно-зеленые листы олив».

Гимном всевозвышающей и всеокрыляющей любви звучат нижеследующие строки писателя: «Много веков прошло с той поры. Были царства и цари, и от них не осталось и следа, как от ветра, пробежавшего над пустыней. Были длинные беспощадные войны, после которых имена полководцев сияли в веках, точно кровавые звезды, но время стерло даже самую память о них. Любовь же бедной девушки из виноградника и великого царя никогда не пройдет и не забудется, потому что крепка, как смерть, любовь, по¬тому что каждая женщина, которая любит,— царица, потому что любовь прекрасна!»

Критики, как было уже сказано, упрекали Куприна в отходе от современных проблем. Он не отходил от них, но, увы, за высокой моралью приходилось идти к древним. Примерно в те же годы он написал рассказ «Морская болезнь». Грязная история об изнасиловании женщины. «Вот она, наша современность!» — как бы восклицал писатель. Сексуальные инстинкты вместо чувственной, но чистой, возвышенной любви. Писатель искал ее и в современности. Он рассказал о ней в «Гранатовом браслете» — повести об идеальной, но трагической любви.

Шолом-Алейхем. Песнь песней

Он уже никогда не вернется, этот печальный и трогательный мирок Кисриловск, Бойбериков, Егупцов, их милых обитателей — мальчиков Мотлов, чудаков Мендлов, молочников Тевье — ведь столько невиданной силы гроз, и благодатных и лютых, пронеслось над ним за полстолетия с тех пор, как лучший знаток этого маленького мира навсегда закрыл свои печальные, свои веселые глаза.
Микола Бажан

Так писал Микола Бажан о Шолом-Алейхеме, одном из обитателей этого мирка, лучшем его знатоке, певце и печальнике.

Он родился в марте 1859 года. Ему дали имя Шолом (Соломон). Его родители, конечно, не думали о библейском царе, когда называли его именем своего сына, но тысячелетняя традиция все-таки связала одно маленькое еврейское поселение, где-то недалеко от Киева, с далекой страной, где когда-то жили прекрасный царь-пастух Соломон и еще более прекрасная Суламифь.

Маленький мальчик по имени Шолом, который читает в хедере (начальной еврейской школе) текст «Песни песней» на древнем иврите, всюду вокруг себя видит образы этой чудной песни-сказки.

«Бревна, что свалены возле нашего дома,— это кедры и буки, которые упоминаются в «Песни песней». Кошка, которая лежит у дверей и греется на солнце,— одна из «полевых ланей», про которых упоминается в «Песни песней». Гора, что за синагогой,— это гора Ливанская, которая упоминается в «Песни песней». Женщины и девушки, которые сейчас на дворе моют, гладят, чистят к Пасхе,— дщери иерусалимские, что упоминаются в «Песни песней». Все, все из «Песни песней».

Свой рассказ «Песнь песней» Шолом-Алейхем написал уже незадолго до смерти, в 1911 году. Это, конечно, воспоминание о далеком детстве, о далекой юности, о первой любви — о светлой и чистой поре возвышенных чувств и мечтаний. Слово «рассказ» не подходит к сочинению писателя. Это лирическая поэма в прозе, нежная и печальная, как мелодия, как песня с повторами и рефренами, где стихи из древней «Песни песней» переплетаются в удивительном согласии с речитативом двух юных существ из маленького украинского поселения.

«Я собираюсь уходить. День улетел. Погасло солнце. Золото превратилось в кровь. Ветерок подул, легкий, прохладный. Бузя торопит меня — иди!

Я бросаю на нее последний взгляд… И я останавливаюсь зачарованный. Но она машет мне рукой: «Иди, иди!» И мне кажется, я слышу ее голос, она говорит мне словами «Песни песней»: «Беги, возлюбленный мой, будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических».

«Мне кажется, Бузя наклоняется ко мне все ближе и ближе, я чувствую знакомое благоухание ее красивых волос, я ощущаю нежность и теплоту ее тела. И мне кажется, я слышу из ее уст слова «Песни песней»: «Я принадлежу возлюбленному моему, и мне возлюбленный мой…» И солнце, и небо, и речка, и лес приобретают новый блеск, новую прелесть в моих глазах».

Не стала юная Бузя принадлежать юному Шемеку, и юный Шемек юной Бузе. Реальность расторгла их юные сердца, далеко развела их жизненные пути, и только чистые возвышенные чувства в дымке неутолимой печали навсегда остались в их памяти.

«На той горке, по которой мы когда-то, много лет тому назад, вдвоем, я и Бузя, мчались, как юные серны, и скакали, как лани, на горах бальзамических. Там, на том месте, где таятся мои лучшие воспоминания о навеки утерянном юношестве, о моем навеки утерянном счастье, я могу сидеть долгие часы и оплакивать и вспоминать незабываемую Суламифь моего романа».

В литературном наследии Шолом-Алейхем а много, очень много рассказов, пьес, очерков, статей. Они полны легкого, чаще всего печального юмора и глубокого гуманного сочувствия «маленькому человеку», бедняку, униженному, угнетенному, обездоленному, доведенному почти до отчаяния, почти до крайности, но сохранившему самое святое, что есть в человеке — любовь к ближнему.

Критики не заметили рассказа «Песнь песней», да, пожалуй, и сам писатель не придал ему особого значения, а ведь, право,— это редкостной красоты поэтический шедевр.

Библейский автор, Куприн, Шолом-Алейхем — что связало их? Вечная и неувядаемая во все времена и эпохи поэзия любви.

* * *

Человека всегда пугал феномен смерти. В Ветхом Завете постоянно звучит взволнованная и печальная речь о смерти. «Мы умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать». (Вторая книга Царств, гл. 14). В устах бунтующего Иова она звучит как обвинение Богу, Вседержителю, нелепо устроившему мир. «Для дерева есть надежда, что если оно и будет срублено, снова оживет, и ростки от него выходить не перестанут: если и устарел в земле корень его, и пень замер в пыли, но лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает и распадается; отошел, и где он? Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает: так человек ляжет и не встанет; до скончания века он не пробудится и не воспрянет ото сна своего».

Ветхозаветный автор еще не сложил сказку о райской жизни в небесах, предел земной жизни кончается для него мучительным вопросом: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить?»

Смерть венчает все. За ней только одно — по великой милости Бога, вожделенное и прекрасное возвращение к прежней жизни. «Умирающему от людей вожделенно возлагать надежду на Бога, что он опять оживет». «Царь мира воскресит нас, умерших за Его законы, для жизни вечной».

Авторы второй части Библии (Нового Завета) по-иному смотрят на вопрос. Жизнь земная сводится ими до роли «испытания», подготовки к вечной жизни за пределами земного бытия. Ветхозаветные же авторы утверждают обратное: «Псу живому лучше, чем мертвому льву».

* * *

Здесь роковое где-то есть
Познанья древо; от него вкушать нельзя.
Джон Мильтон

В Ветхом Завете рассказывается, как Бог создал мир и человека. Английский поэт XVII века Джон Мильтон в поэме «Потерянный рай» изложил эту часть древней книги чудесными стихами. Краткие скупые фразы Библии наполнились красками и звуками мира. Адам, первый человек, созданный Богом, очарован всем, что предстало его взгляду, но ему нужна подруга,— и Бог создает Еву.

Жизнь их невинна и блаженна. Они живут в раю, где царит вечное и нерушимое счастье. Но есть запрет: не трогать яблоки с древа познания добра и зла. Еще в глубокой древности, стремясь к познанию, человек опасался одновременно этого знания. И это отразилось в мифе.

Сатана в образе коварного змея соблазнил Еву. Она отведала яблоко с запретного дерева, отведал его и Адам, поддавшись искушению своей подруги. За это Бог изгнал их из рая навсегда, обрекая на труд и страдания.

Мильтон вкладывает в уста сатаны красноречивую и не лишенную смысла критику Бога:

Познание Добра и Зла? Добро! —
Познать его так справедливо! Зло! —
Коль есть оно, зачем же не познать,
Дабы избегнуть легче? Вас Господь
По справедливости карать не может,
А ежели Господь не справедлив,
То он не Бог…
Зачем его запрет? Чтоб запугать,
Унизить вас и обратить в рабов…
Несведущих, в слепых, послушных слуг…

И эта логика вполне убедила Еву. Конечно, подобных рассуждений в самой Библии мы не найдем. Это — интерпретация поэта XVII века, вполне благочестивого, но усвоившего идеи нового времени.

Поэма Мильтона полна восторга перед красотой, созданной Богом природы. Вариации на эту тему английского поэта можно найти в стихах русского современного автора:

Великий бог! Все в этом мире чудно.
Повсюду вижу я твой строгий, тонкий вкус,
И водопады влагой изумрудной
Несут мне в сердце половодье чувств.
Здесь воздуха я осязаю нежность,
Мне взгляду мил роскошный пышный лес,
Я вижу гор холодную заснеженность
И слышу сладкую мелодию небес.
Прекрасен ты в твоем благом величье,
Нисходит вечность от твоих седин.

Поэт поднимает тему одиночества Адама, его желание общения:

Мой добрый Бог, я здесь совсем один.
Мне не с кем поделиться мыслью зыбкой,
Услышать иногда заслуженный укор.
Иль обменяться дружеской улыбкой,
Иль просто повести немудрый разговор.
Ведь не всегда нужна нам безупречность.
В несовершенстве есть какой-то свой резон.
Я не хочу, Господь, ни в чем тебе перечить,
Но одному мне скучен небосклон.
И Бог создает Еву:
Пусть будет так!.. Усни, Адам, под этим райским древом.
Да будет сон твой сладок и глубок!
Проснешься — и свою увидишь Еву,
Тебе создаст ее твой добрый Бог.
И так свершилось. В тело юной девы
Бог душу нежную и кроткую вдохнул.
Подвел к Адаму трепетную Еву,
Благословил и… о любви вздохнул.

История искусства © 2016 Frontier Theme